One artist's crime

*Russian version is below*

I don't remember what he was wearing at the time. He was probably wearing his usual brown tattered '60s trousers, an old jacket with a hole in the left pocket, and paint-stained boots (also holey). I doubt he could have worn anything decent to work in his workshop. He also wears such outfit to exhibition openings: where people simply go out for a promenade, he comes just to observe the Art and forgets about the ethics of evening attire. But he was always forgiven for that, it was interesting to listen to him, he would find his favourite "pieces" in the paintings and tell those present people about the aestheticism of that small square of five centimetres in a two-metre canvas. He never looked at the whole work: he never liked it in its entirety. The funny thing is that he even looked at other artists' works with the pretence of his own vision. And he had "his vision" for a lot of things... on the other hand, he thought so often and about everything that his own thoughts logically occupied him more than anyone else's opinions and views.

What I remember for sure about that evening was how his green eyes sparkled with a kind of demonism. He himself was flighty, running around the room from side to side, constantly picking up a brush and throwing it on the floor after repeated attempts to pick up the right colour.

He was terribly anxious and uncharacteristically silent. He drank wine, spat and swore at the "dyed alcohol," smoked every five minutes, and occasionally looked at me with a wild look. I got really scared that time. More frightened than when, at three in the morning, he dragged his old works from the back room where the souls of dead people were depicted. That was the first time I saw his pain. I wanted to feel sorry for him, to hug and reassure him that he wasn't alone. But then I noticed his cold indifference to what he was saying.

And then the last mentioned time I was even more afraid to listen to him because his phrases were becoming so infrequent that I was looking forward to each one, hoping that he would ask me to leave him alone or finally return his constant attention to me. But his creative frenzy continued throughout the night until I left him at 4am.

Now do you understand? He couldn't kill anyone!

I was in the train. The rapidly changing trees outside the window echoed my thoughts. I was thinking about how great it would be to write a book on what has happened, but any words seemed dull and insignificant, ripped out of the page. Though his life is certainly worth making at least a couple of sketches about it.

I still can't imagine how his parents got the idea of naming him as one of the Saints. An incredible oxymoron it turned out to be.

My thoughts were only focused on what his relatives said to me yesterday. And then a strange, frail and tedious voice called me and said that Aaron killed someone. And I had to come to the Police station as a witness. Or just the last person which had seen Aaron before he committed murder and disappeared.

Nobody had been able to find him for five days. I missed him the way tenth-grade girls miss their first love: desperately. I waited for his call, or at least a sign that he was alive. I didn't care if he really killed someone. The important thing was to see him again. It was unfathomable: just a few days ago he was the best man in the world. Today he is considered as a murderer.

At our second meeting, the investigator was waiting for me in the office. I refused to make another visit to the police department, such an environment makes me shiver and confused in my thoughts. The investigator was, though already a familiar person to me, but still extremely unpleasant. His unshaven beard was sticky from the three-in-one coffee, and his glasses were slipping down the tip of his nose. I wish the official had lost his nose, because his nose was disgustingly ugly. The comism of the situation was that we met in the psychology office. It was a small room with two chairs and a table in the middle. The investigator wanted to put a mug on the table, but he spilled coffee on his shirt. God, how ridiculous he is.

- Well, Vera. Let's continue our conversation. Last time you run away in tears, I hope we can prevent it now.

He took out his notebook, clicked his pen, and stared at me, waiting for me to tell him something he wanted to hear. But what to say, I didn't know.

- Tell me how you met.

I distinctly remember how we met. My friend and I went to the gallery to the auction, and when we were about to go home and I saw them: such perfect, stylish, charismatic, smoking a cigarette and slowly exhaling the smoke. Then I found out that they were the artists whose paintings were successfully sold out. They were smoking one after the other and so sexily that it seemed impossible to smoke like that. They squinted as they took a drag and left their gaze on us as they exhaled the smoke, as if they were enveloping us in either stares or smoke. They looked saucy, like characters from the series «Peaky Blinders» or characters from Guy Ritchie movies. They smelled of coarse men's perfume. They looked as if they despised and deified us at the same time. They were testing us with their questions and remarks and casually threw in the end "see you later". Later one called me over and asked if I would be attending the event the next evening. I said I would. He said he would be waiting. It was Aaron. It took me a while to realize that I had never wanted to look anyone in the eye like that before, and no one had ever looked at mine like that before. It was as if we had caught some kind of semantic contact in the doorway of the local gallery and were communicating through no words, no movements, but looks.

What of it was there to tell the investigator? And if he needed to know everything, did the butterflies in my stomach matter much?

I decided to tell him everything about our meeting, but leave out the small details of my crush. They are probably of interest only to him and me. But in the present circumstances, when I do not know where Aaron is and I have not heard from him for a long time, I already doubt that the crush was a mutual phenomenon.

- Vera, you've already heard this question, but I must repeat it. Is Aaron capable of killing anyone?

- I've told you a hundred times, no! You can't keep torturing me!

The investigator looked at me with the kind of look that face control guards get in 21+ clubs. Very distrustful and dismissive.

- Then how do you explain the discovery of a dead body in his workshop after you left? Do you know this man?

And he showed a profane picture of a dead man with a knife sticking out of his heart. The man was lying on the floor beside an easel, covered in clay and paint. His shirt was either covered in blood or wine. A grimace of surprise distorted on his face. The photograph of the horrific incident was still quite qualitative: the light of the morning sun was catching the man's hands, as if mimicking the inexplicable connection between the divine and the mortal. It seems to me that God took his soul, and the photograph captures this unequal exchange of life and death.

I don't know why, but I wasn't intimidated by the picture. On the contrary, the stranger seemed very familiar, as if I had seen him or friends had told me about him. His image was similar to someone else's image in my head. But he was still a stranger to me. How did he end up in Aaron's workshop?

I'll tell you (because I've already told the investigator this, but he doesn't believe me) why I'm so sure Aaron is innocent. There's a lot of people walking around in those workshops. They're always drinking, smoking, doing drugs. They have raucous parties and read Esenin aloud (cursing "Letters to a Woman" equates to the guitar-driven "Battery"). I heard constant shouting and swearing, and fights were commonplace phenomena, not attracting attention and not prompting a desire to call the police. The workshops were always open, so it was not unreasonable to accidentally choose Aaron's workshop when he wasn't there. And commit murder.

- I can't add anything new to my words. I don't know him.

I turned my attention to the investigator's sweaty forehead. It felt like he was never going to solve this case because he was more nervous about interrogation than I was. Though he looked like Hercule Poirot, I doubted his intelligence. Why does he ask me the same questions and spend so much time with me? In my humble opinion he had something else to do. But he was still prying into absolutely every detail, some of which I myself don't remember well because I was drunk.

His face also showed a frantic desire to implicate me as a suspect: but the dorm cameras recorded my arrival at 4.40, and my two roommates also agree that after I flopped down in bed the door never slammed again. My alibi was serious, and thank God for that: if the investigator had asked me ten times the question "did you kill?", I would have begun to doubt it myself.

- Call me straight away if Aaron contacts you. If he calls anyone, it will be you. According to your story, you had a strong connection.

I'd like to believe that, dear investigator. But, unfortunately, artists can have a strong connection with many people. For the last three months, Aaron had been drinking, smoking weed and writing bad poetry. But he didn't send them to me. Even though when I was around him, his whole universe was our pastime, I felt like someone was stealing him from me.

The workshop is a popular place. In order to survive and have time to pay the rent before you get evicted from this miserable place, you had to rent it out in the last days of the month: to photographers, tour guides, more successful musicians for concerts, fairground founders. In general, all the workshops of the creative cluster (in fact, the former factory) were transformed into a circus on the road. The artists became whores, who had to show their work before they finished it. And all because the visitors wanted "entourage". And so it seemed to me these days that my artist, Aaron, was part of the 'entourage'. Impeccably handsome, with disheveled curls and strong arms. He was an exhibit in this museum, the lead dancer of this ballet, the lead singer of this popular rock band. I can't say he was a sell-out: but he liked the fact that all the female visitors always came back on the second day. And always he was writing his bad hangover poems afterwards. I always just guessed and never asked too many questions. Because I didn't want to hear the answer. Aaron was always cruelly sly. He would answer that I was a stupid girl who didn't understand that true love couldn't be exchanged for short-term dates with pretty girls. That would be painful to hear, as I would realise he was lying. One thing doesn't prevent the other in the art world. "He's just an artist."

- Vera, goodbye.

- Goodbye.

And I was immersed in those thoughts again.

I don't live in the best city in the world. It's too easy to love St. Petersburg. And I don't want to love something that causes me so much pain. And so when I walk along this beloved Nevsky prospect, which I also once loved to the core, a sharp hatred pervades me for every building, crossroads, café on the ground floor. I also envy passers-by who keep their phones in their hands and broadcast every inch of the avenue on some social networking site.

At my university we've already been as caught up as we could with the news about the mad artist. Walking into the lecture theatre I can just hear starlets chatting about him: "He's so beautiful and dangerous! Terrible, I never would have thought that such beautiful artists could do such things. You never know who you're messing with!" And in response, the already luscious, "But I'd still sleep with him!”

Behind my back some whispered that I was "his silly fan who almost became an accomplice because of her love for Apollo." It was a shame to say that. Though I was used to being in the shadow of Aaron's figure. I wasn't known for my sparkling beauty: my white skin contrasted with my tarry hair, giving me a sickly look. I was like Snow White, who'd been poisoned by an apple and never recovered. But what was worse was that I was not considered as gifted, talented, intelligent, admired, interesting as he was. Everyone else paled in comparison to him, and since I was the closest person to him, I was directly dazzled by the divine light emanating from his figure. But I was fine with that, too. You can't compete with your gifted chosen one: even Camille Claudel didn't succeed.

I was sorely hurt that everyone expected Aaron to call me. It didn't hurt that he didn't call: it hurt that he wouldn't call me, because he hadn't paid much attention to me in the last few days of our meetings. And it was evident in the softly noticeable movements of his hand as he gently dipped his handsome wrists into his pocket instead of taking my hand. Or he stopped kissing me and smiling at me, showing me his new masterpiece, but at the same time he smiled treacherously at strangers. I realised even then: I was no longer the person whose opinion he would ask in the first place.

Still, the days went by and Aaron didn't show up for anyone: and the police wondered if he'd fled the scene of a crime he'd committed. But I didn't care about such nuances. I would seem a very loving and selfish fool, but all I thought about was, "Does he really not want to be with me anymore?"

Night gave way to an even darker night, I stopped sleeping and kept languishing with rhetorical questions: was our love not worth even a minute of explanation? I didn't care deeply about the murder, about the crime, about the whole situation. I was angry, and then just plain miserable. I didn't know what would happen next: and this ignorance was killing me inside.

One day I went to his workshop. Basically everything was sealed up and nothing could be touched except a warehouse of his paintings, which no one wanted anymore. His last painting was unfinished. It looked totally mediocre, as if he had run out of good quality paints and used bird droppings instead. I arranged the paintings in chronological order. They took up the entire space of the factory hall: big and small, bright and vaguely stained, black, mystical. The row took up about 200 metres. And I walked back and forth, gazing at the painted faces and landscapes, at the huge random and dirty spots on the canvases. In this painting, for example, he depicted me: in the image of a bird, I am crashing into a house of Novgorod’s architecture. That's how he came up with the allegory of our love (some questions like "what does it mean" should not be expected to be answered by artists). And in this painting he was experimenting with forms: a new Suprematist, inspired by the over-abundance of post-modernism of the current century. And here he was drawing: his drawings reminded me mercilessly of Egon Schiele, though of course Aaron was better at expressionism in painting.

And I was looking at these paintings and couldn't understand: why didn't this man become whom he so wanted to be at the beginning of his journey? His last works seem decadent, like a desperate widow going into prostitution. All his recent works have been vulgar, tainted with ambition. They were miserably untalented, with no opportunity for correction: the best way to get rid of them would have been to burn them. The path he took from start to finish was cut off in the middle of an unfinished canvas. He died prosaically as an artist.

My love bled a poisonous pain out of me. There was no trace of my lover's inspiration: only the bitterness of disappointment. I began to write: I could no longer take this pain away, my friends began to avoid me: they could no longer hear of my broken heart. I wrote ten worthless short stories in which I killed the main character by social shame in the end. Or by a failed relationship. Or by self-loathing. One way or another, I tried to be more than I really was: I tried to be a writer or an artist, but I only managed to write a column in a fiction newspaper. I was afraid I would never show my notes to anyone.

Eventually, I got a call from the investigator. His rough voice scratched my ear:

- Vera, hello. We've found him.

As in my mediocre stories, the denouement of the Aaron’s story turned out to be simple. No tragedy, no mysticism or even attempts to escape from the police. He just got stoned. Took a taxi after I left and drove off to an acquaintance's house in the countryside. Where they spent all those weeks drinking and reconnecting with nature (overall, they were filling themselves with the knowledge of things I will never get to know)

And the murder... It turned out to be a drunken brawl. The romanticization of the incident vanished into thin air when it turned out that the drunken passers-by and former friends had piled into the workshop to a song by the band "Kino" (you are about to guess which one, considering the uncomplicated nature of the Russian drunken reality), had a disagreement and fought about something and ended up with a knife in the heart. Probably, before that they had sworn a friendship to death, no doubt.

Aaron woke up after his unforgettable trip and returned to St. Petersburg. He never contacted me again. To be honest, I was very weak not to see him again: so I would sneak into the factory and peek at him from another workshop: he was still desperately trying to paint at least something worthy. So a few more days and weeks passed.

And watching his innocent and pointless attempts to restore the power of art to his canvases, before I left forever I asked myself a very simple question, like the whole story: could Aaron really not have killed anyone?

---

Преступление одного художника

Я не помню, во что тогда он был одет. Наверное, как всегда был в коричневых рваных штанах покроя 60-х, старом пиджаке с дыркой в левом кармане и грязных от краски ботинках (тоже дырявых). Сомневаюсь, что он мог бы надеть что-то приличное для работы в своей мастерской. А, впрочем, он в таком наряде ходил и на открытия выставок: где люди банально выходили на променад, он приходил наблюдать за искусством и забывал об этике вечерних нарядов. Но это ему прощалось, его было интересно слушать, он находил в картинах любимые «кусочки» и рассказывал присутствующим об эстетизме этого маленького квадратика в 5 сантиметров в полотне в два метра. Он никогда не рассматривал произведение целиком: ему никогда оно целиком не нравилось. Забавно, что даже на работы других художников он смотрел с претензией своего видения. А «своё видение» у него было на многое... с другой стороны, он думал так часто и обо всем, что собственные мысли его логично занимали больше, чем чьи-либо мнения и взгляды.

То, что я точно помню про тот вечер, так это как его зеленые глаза сверкали каким-то демонизмом. Сам он был взбалмошен, бегал по комнате из стороны в сторону, постоянно брал в руки кисть и кидал её на пол после очередных попыток подобрать нужный цвет.

Он был жутко встревожен и несвойственно молчалив. Пил вино, плевался и ругался на «окрашенный спирт», курил каждые пять секунд и иногда посматривал на меня диким взглядом. Мне тогда стало очень страшно. Страшнее, чем когда в три часа ночи он притащил с подсобки свои старые работы, на которых были изображены души умерших людей. Тогда я впервые увидела его боль. Мне захотелось его пожалеть, прижать к себе и убедить в том, что теперь он не один. Но потом я заметила его холодящее равнодушие к тому, что он говорит.

И вот в последний раз мне было даже страшнее его слушать, потому что его фразы становились такими редкими, что каждую я ждала с нетерпением, надеясь на то, что он попросит оставить его одного или, наконец, вернет мне своё внимание. Но его творческое сумасшествие продолжалась всю ночь, пока я в 4 часа утра от него не ушла.

Теперь вы понимаете? Он не мог никого убить!

Я ехала в электричке. Быстро сменяющиеся деревья за окном вторили моим мыслям. Я думала о том, что здорово было бы написать книгу по случившимся событиям, но любые слова казались пресными и ничтожными, бездарно вырвавшимися на свободу листа. Хотя его жизнь несомненно стоит того, чтобы сделать о ней хотя бы пару очерков.

До сих пор не могу представить, как его родителям пришла идея назвать его, как одного из святых. Невероятный оксюморон получился.

Мои мысли были только о том, что вчера мне передали его родственники. А потом позвонил незнакомый, хилый и нудный голос и заявил, Аарон кого-то убил. И я должна была приехать в отделение, как свидетельница. Или просто последний человек, который видел Аарона до того, как он совершил убийство и пропал.

Его не могли найти уже пять дней. Я по нему скучала, как скучают 10-классницы по своей первой любви: отчаянно. Я ждала его звонка или хотя бы знака, что он жив. Мне было без разницы, правда ли он кого-то убил. Принципиально важно было его еще раз увидеть. Непостижимо: ещё несколько дней назад он был самым лучшим человеком на земле. А сегодня считается убийцей.

На нашу вторую встречу следователь ожидал меня в кабинете. Я напрочь отказалась от еще одного посещения полицейского отдела, подобная обстановка бросает меня в дрожь и я путаюсь в своих мыслях. Следователь был, хоть и уже знакомый мне человек, но по-прежнему крайне неприятный. Его небритая борода слиплась от кофе три в одном, а очки сползали на кончик носа. Лучше бы этот чиновник потерял свой нос, потому что нос его был отвратительно некрасив. Комизм ситуации заключался в том, что мы встретились в психологическом кабинете. Это была маленькая комнатушка с двумя креслами и столиком посередине. Следователь хотел поставил кружку на стол, но пролил кофе на свою рубашку. Боже, как он нелеп.

- Ну, что, Вера. Продолжим наш разговор. В прошлый раз вы сбежали в слезах, надеюсь, теперь нам удастся это предотвратить.

Он достал блокнот, щелкнул ручкой и стал пялиться, ожидая моего рассказа. Но что говорить, я не знала.

- Расскажите, как вы встретились.

Я отчетливо помню, как мы встретились. Мы с подругой запланировали поход в галерею на аукцион, уже собирались идти домой и я увидела их: таких безупречных, стильных, харизматичных, закуривающих сигарету и медленно выдыхающих дым. Потом я узнала, что они - те самые художники, картины которых успешно раскупили. Они курили одну за одной и так сексуально, что, казалось, так невозможно курить в принципе. Они прищуривались, затягиваясь, и оставляли взгляд на нас, когда выдыхали дым, будто окутывали нас то ли взглядом, то ли дымом. Они выглядели дерзко, как герои сериала «Острые козырьки» или персонажи фильма Гая Ричи. От них пахло грубыми мужскими духами. Они смотрели так, будто презирают и обожествляют одновременно. Они испытывали своими вопросами и замечаниями. Ухмылялись при ответе, когда мы спрашивали про работы, и небрежно кинули напоследок «до встречи». Позже один меня окликнул и спросил, буду ли я присутствовать на том вечере. Я ответила буду. Он сказал, что будет ждать. Это был Аарон.

Я еще долго думала, что до этого мне никому не хотелось так смотреть в глаза и ещё никто так не смотрел в мои. Мы будто словили какой-то семантический контакт в дверном проеме местной галерейки и общались посредством ни слов, ни движений, а взгляда.

Что из этого нужно было рассказывать следователю? И если ему нужно знать все, то имеют ли большое значение те бабочки в животе, которые у меня были?

Я решила рассказать ему о нашей встрече всё, но упустить детальные подробности моей влюбленности. Они, вероятно, интересны только нам с ним. Но в настоящих условиях, когда я не знаю, где Аарон и от него ни весточки, я уже сомневаюсь, что влюбленность была явлением обоюдным.

- Вера, вы уже слышали этот вопрос, но я обязан его повторить. Аарон способен кого-нибудь убить?

- Да я же вам уже сто раз говорила, что нет! Сколько можно меня мучить!

Следователь посмотрел на меня таким взглядом, каким осматривают охранники фейс-контроля в клубах 21+. Очень недоверчиво и презрительно.

- Тогда как вы объясните, что после вашего ухода в его мастерской был обнаружен труп? Вы знаете этого мужчину?

И он показал нецензурные фотографии мертвого мужчины, у которого в сердце торчал нож. Мужчина лежал на полу возле мольберта, весь в глине и красках. Его рубашка была то ли в крови, то ли в вине. На лице исказилась гримаса удивления. Фотография этого ужасного происшествия все же была довольно качественной: свет утренних лучей солнца задевал руки мужчины, будто имитируя необъяснимую связь божественного и смертного. Мне кажется, Бог забрал его душу, а на фотографии запечатлен этот неравноправный обмен жизни и смерти.

Не знаю, почему, но меня не страшила эта фотография. Наоборот, этот незнакомец показался мне очень знакомым, будто я его видела, или друзья мне о нем рассказывали. Его образ был схож с чьим-то образом в моей голове. Но он по-прежнему был мне чужаком. Как он оказался в мастерской Аарона?

Расскажу вам (потому что следователю я уже это рассказала, но он мне не верит), почему я так уверена, что Аарон не виновен. В этих мастерских гуляет куча народу. Они всегда то пьют, то курят, то балуются наркотой. Устраивают шумные гулянки и чтения Есенина вслух (проклятие «Письма к женщине» приравнивается к гитарной «Батарейке»). Я слышала постоянные крики и ругань, а драки были явлениями обыденными, не привлекающими внимания и не вызывающие желания позвонить в полицию. Мастерские всегда открытые, поэтому немудрено было случайно выбрать мастерскую Аарона, когда его не было там. И совершить убийство.

- Я не могу добавить ничего нового к своим словам. Я его не знаю.

Я обратила внимание на потный лоб следователя. Ощущение, что он никогда не раскроет это дело, потому что нервничает на допросе больше, чем я. Хоть внешностью он смахивал на Эркюля Пуаро, в его умственных способностях я сомневалась. Зачем задавать одни и те же вопросы и проводить со мной столько времени? По моему скромному мнению у него было, чем бы заняться еще. Но он все равно выведывал абсолютно все подробности, частности которых я сама плохо помню, так как была пьяна.

По его лицу так же читалось неистовое желание примкнуть меня к этому делу в качестве подозреваемой: но камеры общежития зафиксировали мой приход в 4.40, а также две мои соседки поддакивают, что после того, как я плюхнулась в кровать, дверь больше не хлопала. Алиби у меня было серьезное и слава богу: если бы следователь задал мне 10 раз вопрос: «убили ли вы?», я бы и сама начала сомневаться.

- Звоните сразу мне, если Аарон с вами свяжется. Если он кому-нибудь и позвонит, то только вам. По вашим рассказам у вас была сильная связь.

Хотелось бы мне в это верить, уважаемый следователь. Но, к сожалению, сильная связь у художников может быть со многими. Последние месяца три Аарон часто пил, курил травку и писал плохие стихи. Но не отправлял их мне. Несмотря на то, что когда я была рядом с ним, вся его вселенная заключалась в нашем времяпрепровождении, я чувствовала, что его кто-то ворует у меня. Мастерская - место популярное. Чтобы выжить и успеть оплатить аренду до того, как тебя выселят из этого убогого места, приходилось в последние дни месяца ее сдавать: фотографам, экскурсоводам, более успешным музыкантам под концерты, учредителям ярмарок. В общем, все мастерские творческого кластера (фактически - бывшего завода) превращались в цирк на выезде. Художники становились шлюхами, которым приходилось показывать свои работы до того, как они их закончили. А все потому, что посетителиям хотелось «антуража». И вот мне в эти дни казалось, что в «антураж» входит и мой художник - Аарон. Безупречно красив, с растормошенными кудряшками и сильными руками. Он был экспонатом этого музея, солист этого балета, вокалист этой популярной рок-группы. Не могу сказать, что он продавался: но ему нравилось то, что все посетительницы всегда возвращались на второй день. И как правило, после этого он писал свои дурные похмельные стихи. Я всегда только догадывалась и никогда не задавала лишних вопросов. Потому что не хотела слышать ответ. Аарон был всегда жестоко лукав. Он бы ответил, что я глупая девочка, которая не понимает, что настоящую любовь нельзя обменять на кратковременные свидания с красивыми девушками. Это было бы больно услышать, так как я понимала бы, что он врет. Одно другому в мире искусства не мешает. «Он же художник».

- Вера, до свидания.

- До свидания.

И я опять погрузилась в эти мысли.

Я живу не в лучшем городе мира. Вообще любить Петербург слишком просто. А я не хочу любить то, что причиняет мне столько боли. И вот когда я иду по этому излюбленному Невскому, который я тоже когда-то любила до глубины души, меня пронизывает острая ненависть к каждому зданию, перекрестку, кафешке на первом этаже. А еще я завидую прохожим, которые не отнимают руки от телефона и каждый сантиметр проспекта транслируют в stories какой-нибудь соц.сети.

В моем университете уже обмусолили новость о сумасшедшем художнике, как могли. Проходя в лекторий, я краем уха слышу разговоры старлеток: «Такой красивый и опасный! Ужасно, никогда бы не подумала, что такие красивые художники могут вытворить. Никогда не знаешь, с кем связываешься!» И в ответ уже приторное: «Но я бы все равно с ним переспала!». За спиной некоторые шептались, что я - «его глупая поклонница, которая чуть ли не стала соучастницей из-за любви к Аполлону». Обидно, что сказать. Хотя мне уже привычно было находиться в тени фигуры Аарона. Я не отличалась искрометной красотой: моя белая кожа контрастирует со смольными волосами, придавая мне больной вид. Я как Белоснежка, которую после отравления яблоком так и не откачали. Но хуже было то, что меня считали не такой одаренной, талантливой, умной, восхищённой, интересной, как он. На его фоне меркли все, а поскольку я была ближе всех к нему, меня прямо ослепляло божественным светом, идущим от его фигуры. Но меня и это устраивало. Нельзя соревноваться со своим одаренным избранником: даже у Камиллы Клодель не получилось.

Мне было жгуче больно от того, что все ждали, что Аарон позвонит именно мне. Больно было не потому, что он не звонил: больно было от того, что он позвонит не мне, ведь он вообще уделял мне мало внимания в последние дни наших встреч. И это проявлялось в мягко заметных движениях его руки, когда он плавно опускал свои красивые запястья к себе в карман, вместо того, чтобы взять мою руку. Или он перестал целовать меня и улыбаться мне, показывая свою новую картину, но в то же время он предательски улыбался незнакомцам. Я еще тогда поняла: я перестала быть тем человеком, чье мнение он спросит в первую очередь.

Тем не менее, дни шли и Аарон не появлялся ни для кого: и полиция задумывалась о том, что он сбежал с места преступления, им совершенным. Но меня не заботили такие нюансы. Я покажусь очень влюбленной и эгоистичной дурочкой, но всё, о чем я думала, это было: «Неужели он и правда не хочет больше быть со мной?». Ночь сменялась еще более темной ночью, я перестала спать и все томила себя риторическими вопросами: наша любовь не стоила даже минуты объяснения? Мне было глубоко наплевать на убийство, на преступление, на всю эту ситуацию. Я была зла, а потом простодушно несчастна. Я не знала, что будет дальше: и это незнание убивало меня изнутри.

Однажды я пришла к нему в мастерскую. В основном все было запечатано и трогать нельзя было ничего: кроме склада уже никому ненужных его картин. Последняя его картина была недописана. И выглядела она абсолютно бездарно: будто у него закончились качественные краски и вместо этого он использовал птичий помёт. Я разложила картины в хронологическом порядке. Они заняли все пространство холла завода: большие и маленькие, яркие и неопределенно запачканные, черные, мистические. Ряд занимал примерно метров 200. И я ходила туда и обратно, вглядываясь в нарисованные лица и пейзажи, в огромные рандомные и грязные пятна на полотнах. Вот на этой картине, например, он изобразил меня. И ничего, что я в образе птицы врезаюсь в дом образца новгородского зодчества? Он так придумал аллегорию нашей любви (на некоторые вопросы наподобие «что это значит» не следует ждать ответа от художников). А на этой картине он экспериментировал с формами: новый супрематист, вдохновленный переизбытком постмодерна текущего века. А здесь он рисовал: его рисунки мне нещадно напоминали Шиле, хотя, конечно, экспрессионизм в живописи у Аарона получался лучше.

И я вглядывалась в эти картины и не могла понять: почему этот человек не стал тем, кем он так хотел быть в начале своего пути? Его последние работы кажутся упадническими, как отчаявшаяся вдова, идущая на проституцию. Все его последние работы были пошлыми, запачканными честолюбием. Они были несчастно бездарны, не имея возможность на исправление: лучшим способом от них избавиться - было бы сжечь. Путь, который он проделал от начала и до конца, оказался обрубленным на середине недописанного холста. Он прозаично погиб как художник.

Моя любовь кровоточила из меня ядовитой болью. От вдохновения моим возлюбленным не осталось ни следа: осталась лишь горечь разочарования. Я стала писать: я не могла никуда более деть эту боль, мои друзья стали меня избегать: больше слушать о моем разбитом сердце они не могли. Я написала десять никчёмных рассказов, где в конце убивала главного героя социальным позором. Или неудачными отношениями. Или неприятием самого себя. Так или иначе, я старалась быть кем-то большим, чем я являлась на самом деле: я старалась быть писателем или художником, но у меня получалось только вести колонку в газете беллетристики. Боюсь, что я никогда и никому не покажу свои заметки.

Наконец раздался звонок от следователя. Его шершавый голос расцарапал мое ухо:

- Вера, здравствуйте. Мы его нашли.

Увы, как и в моих посредственных рассказах, развязка истории с Аароном оказалась простой. Никаких трагедий, никакого мистицизма или даже попыток убежать от полиции. Он просто заторчался. Взял такси, после того, как я ушла, и уехал к знакомым загород. Где они все эти недели употребляли и воссоединялись с природой. И преисполнялись в познании того, что мне не ведомо.

А убийство… Как выяснилось, это оказалась пьяная драка. Романтизация этого происшествия канула в лету, когда оказалось, что пьяные прохожие и бывшие друзья завалились в мастерскую под песню группы «Кино» (давайте, вы сам сейчас угадаете, какую, учитывая незамысловатость российской пьяной действительности), не поделили что-то там и подрались до ножа в сердце. Видимо, перед этим клялись в дружбе до смерти, не иначе.

Аарон очнулся после своего незабываемого трипа и вернулся в Петербург. Он больше со мной не связывался. Если честно, я была очень слаба, чтобы не увидеть его больше: поэтому я тайком приходила на завод и подглядывала за ним из другой мастерской: он все так же отчаянно пытался хоть что-нибудь написать. Так прошло еще несколько дней, недель.

И глядя на его невинные и бессмысленные попытки восстановить силу искусства на своих полотнах, перед своим уходом я задала себе очень простой, как и вся эта история, вопрос:

а правда ли Аарон не мог никого убить?